Неточные совпадения
Правдин (к учителям). По воле
правительства став опекуном над здешним домом, я вас отпускаю.
Он прочел руководящую
статью, в которой объяснялось, что в наше время совершенно напрасно поднимается вопль о том, будто бы радикализм угрожает поглотить все консервативные элементы и будто бы
правительство обязано принять меры для подавления революционной гидры, что, напротив, «по нашему мнению, опасность лежит не в мнимой революционной гидре, а в упорстве традиционности, тормозящей прогресс», и т. д.
— А мы живем и ничего не знаем, — сказал раз Вронский пришедшему к ним поутру Голенищеву. — Ты видел картину Михайлова? — сказал он, подавая ему только что полученную утром русскую газету и указывая на
статью о русском художнике, жившем в том же городе и окончившем картину, о которой давно ходили слухи и которая вперед была куплена. В
статье были укоры
правительству и Академии за то, что замечательный художник был лишен всякого поощрения и помощи.
Овечкам от Волков совсем житья не
стало,
И до того, что, наконец,
Правительство зверей благие меры взяло
Вступиться в спа́сенье Овец, —
И учреждён Совет на сей конец.
Связь с этой женщиной и раньше уже тяготила его, а за время войны Елена
стала возбуждать в нем определенно враждебное чувство, — в ней проснулась трепетная жадность к деньгам, она участвовала в каких-то крупных спекуляциях, нервничала, говорила дерзости, капризничала и — что особенно возбуждало Самгина — все более резко обнаруживала презрительное отношение ко всему русскому — к армии,
правительству, интеллигенции, к своей прислуге — и все чаще, в разных формах, выражала свою тревогу о судьбе Франции...
— Лапотное, соломенное государство ввязалось в драку с врагом, закованным в
сталь, — а? Не глупо, а? За одно это
правительство подлежит низвержению, хотя я вовсе не либерал. Ты, дурова голова, сначала избы каменные построй, железом их покрой, ну, тогда и воюй…
«Тут одно только серьезное возражение, — все мечтал я, продолжая идти. — О, конечно, ничтожная разница в наших летах не составит препятствия, но вот что: она — такая аристократка, а я — просто Долгорукий! Страшно скверно! Гм! Версилов разве не мог бы, женясь на маме, просить
правительство о позволении усыновить меня… за заслуги, так сказать, отца… Он ведь служил,
стало быть, были и заслуги; он был мировым посредником… О, черт возьми, какая гадость!»
— Меня, — кротко и скромно отвечал Беттельгейм (но под этой скромностью таилось, кажется, не смирение). — Потом, — продолжал он, — уж постоянно
стали заходить сюда корабли христианских наций, и именно от английского
правительства разрешено раз в год посылать одно военное судно, с китайской станции, на Лю-чу наблюдать, как поступают с нами, и вот жители кланяются теперь в пояс. Они невежественны, грязны, грубы…
Правительства были рады этому направлению и сначала поощряли развитие международных ненавистей; массы снова лепились около племенного родства, узел которого затягивался туже, и снова отдалялись от общих требований улучшения своего быта; границы
становились непроходимее, связь и сочувствие между народами обрывались.
Чиновничество царит в северо-восточных губерниях Руси и в Сибири; тут оно раскинулось беспрепятственно, без оглядки… даль страшная, все участвуют в выгодах, кража
становится res publica. [общим делом (лат.).] Самая власть, царская, которая бьет как картечь, не может пробить эти подснежные болотистые траншеи из топкой грязи. Все меры
правительства ослаблены, все желания искажены; оно обмануто, одурачено, предано, продано, и все с видом верноподданнического раболепия и с соблюдением всех канцелярских форм.
Взявши все монополии,
правительство взяло и монополь болтовни, оно велело всем молчать и
стало говорить без умолку.
Но в последнее время газета Трубникова
стала уже касаться некоторым образом «деятельности
правительства».
Член общества
становится только тогда известен
правительству, его охраняющему, когда нарушает союз общественный, когда
становится злодей!
— Мне нужно во что бы то ни
стало видеть здешнего комиссара революционного польского
правительства: помогите мне в этом.
— Сделайте милость! — воскликнул инженер. — Казна, или кто там другой, очень хорошо знает, что инженеры за какие-нибудь триста рублей жалованья в год служить у него не
станут, а сейчас же уйдут на те же иностранные железные дороги, а потому и дозволяет уж самим нам иметь известные выгоды. Дай мне
правительство десять, пятнадцать тысяч в год жалованья, конечно, я буду лучше постройки производить и лучше и честнее служить.
Я возвратился в Париж осенью прошлого года. Я ехал туда с гордым чувством: республика укрепилась, говорил я себе,
стало быть, законное
правительство восторжествовало. Но при самом въезде меня возмутило одно обстоятельство. Париж… вонял!! 39 Еще летом в Эмсе, когда мне случалось заметить, что около кургауза пахнет не совсем благополучно, мне говорили: это еще что! вот в Мариенбаде или в Париже, ну, там действительно…
Она снова обратилась к Санину и
стала его расспрашивать о том, какие законы существуют в России насчет браков и нет ли препятствий для вступления в супружество с католичками — как в Пруссии? (В то время, в сороковом году, вся Германия еще помнила ссору прусского
правительства с кельнским архиепископом из-за смешанных браков.) Когда же фрау Леноре услыхала, что, выйдя замуж за русского дворянина, ее дочь сама
станет дворянкой, — она выказала некоторое удовольствие.
Осенью 1884 года запылали студенческие беспорядки, подогретые еще рядом
статей в защиту
правительства и обычными доносами «Московских ведомостей».
— В соседстве с одним моим маленьким имением, —
стал рассказывать далее Петр Григорьич, — появилась года четыре тому назад эта ужасная и совершенно
правительством нетерпимая скопческая ересь…
— Я желаю получить одну милость от
правительства, —
стал отвечать Тулузов, — я личный дворянин, и так как у меня могут быть дети…
— Вы ошибаетесь!.. Это не предрассудок! Тогда какое же это будет дворянское сословие, когда в него может поступить каждый, кто получит крест, а кресты
стали давать нынче за деньги… Признаюсь, я не понимаю
правительства, которое так поступает!.. Иначе уж лучше совсем уничтожить дворянское сословие, а то где же тут будет какая-нибудь преемственность крови?.. Что же касается до вашего жертвователя, то я не знаю, как на это взглянет дворянство, но сам я лично положу ему налево.
Правительство сильно поощряло их и
стало употреблять все усилия для дальнейшего обращения и других несогласных.
Нет тех ужасающих преступлений, которые не совершили бы люди, составляющие часть
правительства, и войска по воле того, кто случайно (Буланже, Пугачев, Наполеон) может
стать во главе их.
«Мир скоро вот устроится, благодаря союзам, конгрессам, по книжкам и брошюрам, а пока идите, надевайте мундир и будьте готовы угнетать и мучить самих себя для нашей выгоды», — говорят
правительства. И ученые, составители конгрессов и
статей вполне согласны на это.
Среди русского народа, в котором, особенно со времени Петра I, никогда не прекращался протест христианства против государства, среди русского народа, в котором устройство жизни таково, что люди общинами уходят в Турцию, в Китай, в необитаемые земли и не только не нуждаются в
правительстве, но смотрят на него всегда как на ненужную тяжесть и только переносят его как бедствие, будь оно турецкое, русское или китайское, — среди русского народа в последнее время
стали всё чаще и чаще появляться случаи христианского сознательного освобождения отдельных лиц от подчинения себя
правительству.
Русское
правительство душит своих подданных, веками не заботилось ни о малороссах в Польше, ни о латышах в остзейском крае, ни о русских мужиках, эксплуатируемых всеми возможными людьми, и вдруг оно
становится защитником угнетенных от угнетателей, тех самых угнетателей, которых оно само угнетает.]
Правительства утверждают, что войска нужны преимущественно для внешней обороны, но это несправедливо. Они нужны прежде всего против своих подданных, и всякий человек, отбывающий воинскую повинность, невольно
становится участником всего насилия государства над своими подданными.
Ответ на этот вопрос тот, что допускают это не все люди (одни — большая часть людей — обманутые и подчиненные, и не могут не допускать чего бы то ни было), а допускают это люди, занимающие только при такой организации выгодное положение в обществе; допускают потому, что для этих людей риск пострадать оттого, что во главе
правительства или войска
станет безумный или жестокий человек, всегда меньше тех невыгод, которым они подвергнутся в случае уничтожения самой организации.
Но мало того, что круг людей, из которого отбираются слуги
правительства и богатые люди,
становится всё меньше и меньше, и низменнее и низменнее, сами люди эти уже не приписывают тем положениям, которые они занимают, прежнего значения и часто, стыдясь их и в ущерб тому делу, которому они служат, не исполняют того, что они по своему положению призваны делать.
Насилие уменьшается и уменьшается и, очевидно, должно прекратиться, но не так, как представляют это себе некоторые защитники существующего строя, тем, что люди, подлежащие насилию, вследствие воздействия на них
правительств, будут делаться всё лучше и лучше (вследствие этого они, напротив,
становятся всегда хуже), а вследствие того, что так как все люди постоянно
становятся лучше и лучше, то и наиболее злые люди, находящиеся во власти,
становясь всё менее и менее злыми, сделаются уже настолько добры, что
станут неспособны употреблять насилие.
«Вот это-то вопиющее противоречие между миролюбивыми заявлениями и военной политикой
правительств есть то, что, во что бы то ни
стало, желают прекратить все добрые граждане».
И если теперь уже есть правители, не решающиеся ничего предпринимать сами своей властью и старающиеся быть как можно более похожими не на монархов, а на самых простых смертных, и высказывающие готовность отказаться от своих прерогатив и
стать первыми гражданами своей республики; и если есть уже такие военные, которые понимают всё зло и грех войны и не желают стрелять ни в людей чужого, ни своего народа; и такие судьи и прокуроры, которые не хотят обвинять и приговаривать преступников; и такие духовные, которые отказываются от своей лжи; и такие мытари, которые стараются как можно меньше исполнять то, что они призваны делать; и такие богатые люди, которые отказываются от своих богатств, — то неизбежно сделается то же самое и с другими
правительствами, другими военными, другими судейскими, духовными, мытарями и богачами.
В таком расположении духа приехали они в Старую Мертовщину, где жила в то время замечательно умная старуха Марья Михайловна Мертвая, [Впоследствии
правительство позволило изменить это страшное слово, и сыновья ее
стали называться Мертваго.
Его сообщники, с одной стороны видя неминуемую гибель, а с другой — надежду на прощение,
стали сговариваться и решились выдать его
правительству.
— Вот, изволите видеть, — объяснил, наконец, Миклаков (язык у него при этом несколько даже запинался), — в той
статье, о которой вы так обязательно напомнили мне, говорится, что я подкуплен
правительством; а так как я человек искренний, то и не буду этого отрицать, — это более чем правда: я действительно служу в тайной полиции.
Еще более стрельцы были раздражены и, может быть, отчасти испуганы, когда Артамон Сергеич Матвеев, призванный в Москву из ссылки как лучшая опора нового
правительства,
стал упрекать его за излишнее послабление стрельцам и предсказывать, что данная им воля не поведет к добру.
Но это только отрицательная сторона в деятельности
правительства по отношению к золотому делу, только, laisser faire — laisser passer; если бы
правительство действительно хотело поднять золотое дело до своего естественного максимума, то оно не
стало бы создавать привилегий капитализму, а, наоборот, позаботилось бы о тех мозолистых, покрытых потом руках, которые добывают это золото из земли.
— А по-моему, — продолжал он, — это и для
правительства прямой ущерб.
Правительство источников новых не видит, а
стало быть, и в обложениях препону находит. В случае, например, войны — как тут быть? А окроме того, и местность здешняя терпит. Скольким сирым и неимущим было бы существование обеспечено, если б с вашей стороны приличное направление сельскохозяйственной деятельности было дано! А ведь и по христианству, сударь, грешно сирых не призирать!
Он тем больше кипятился, что в это время в России
правительство уже освободило крестьян с земельными наделами, задумало дать гласный суд и ввести другие реформы, при которых доказывать русским людям настоятельную необходимость революции
становилось день ото дня все труднее и труднее.
Когда под влиянием революционного натиска народных масс, возмущенных социальной политикой реакционной власти и ее неспособностью организовать сопротивление вторгшимся пруссакам, император был низложен и была провозглашена республика, Гамбетта
стал министром внутренних дел в т. н. «
правительстве национальной обороны».
Но и это объясняется довольно удовлетворительно двумя обстоятельствами: во-первых, тем, что сатира не отделяла своего дела и своих стремлений от идей и расноряжений
правительства, подававших, особенно сначала, весьма большие надежды; во-вторых, тем, что, раз
ставши под покровительство «премудрый Минервы», сатирики того времени могли позволять себе, в самом деле, значительную свободу в своих обличениях частных недостатков и злоупотреблений.
В ответе своем противникам он привел до двадцати
статей из «Свода законов», из которых видно, что отстранение стеснений ео внешней торговле постоянно было в видах
правительства; кроме того, он сослался на понижение тарифа в 1850 и 1854 годах, указал на несколько частных постановлений о понижении пошлин, намекнул даже на то, что готовится новый тариф, еще более пониженный, словом — доказал, что он в своей
статье повторял только то, что уже давно решено правительственным образом.
Старший доктор. По вашему мнению,
стало быть, не нужно
правительства и государства?
Граф. Все вы одинаковы! Все!..
Правительству давно бы следовало обратить на вас внимание и позажать вам рты!.. Как же вы говорите, что не вы писали
статьи, когда вы сами признавались в том Андашевскому?
И я, признаюсь, весьма был бы доволен, если бы, по поводу назначения господина Андашевского, которое все-таки считаю величайшей ошибкой со стороны графа, в газетах прошла такого рода инсинуация-статья, что отчего-де наше
правительство так мало обращает внимания на общественное мнение и на довольно важные посты выбирает людей, у которых на совести дела вроде дел по Калишинскому акционерному обществу и которые женщину, двадцать лет бескорыстно их любившую, бросают при первом своем возвышении.
Конечно, либерализм был менее опасен, чем новая пугачевщина, но страх и отвращение от либеральных идей
стали так сильны, что
правительство не могло более примириться с цивилизациею.
— Я бы хотел сказать, что и батюшке Ивану Матвеичу, и матушке Пульхерии, и Мартыновым, и Гусевым, и всем главным лицам нашего общества ваше решение
станет за великую обиду. Они старались, они ради всего христианства хлопотали, а вы, матушка, ровно бы ни во что не поставили ихних стараний, не почтили достойно ихних трудов, забот и даже опасности, которой от светского
правительства столько они раз себя подвергали.
Убеждение это до такой степени
стало общим и твердым, что родители, по совету врачей, устраивают разврат для своих детей;
правительства же, единственный смысл которых состоит в заботе о благосостоянии своих граждан, учреждают разврат, то есть разрешают существование сословия женщин, долженствующих погибать телесно и душевно для удовлетворения распущенности мужчин.
Как только
правительства или революционеры хотят оправдать такую деятельность разумными основаниями, тотчас же
становится необходимым, чтобы не видна была бессмысленность такой попытки, нагромождение хитрых и сложных выдумок.
«При чтении
статьи г. Павлов дозволил себе выражения и возгласы, не находившиеся в
статье, пропущенной цензурою, и клонившиеся к возбуждению неудовольствия против
правительства. Вследствие сего, статскому советнику Платону Павлову запрещено чтение публичных лекций и сделано распоряжение о высылке его на жительство, под надзор полиции, в отдаленный уездный город».